Том 1. Дьяволиада - Страница 10

Варвара Михайловна успокоилась, но ненадолго. Мысли ее все продолжали кружиться вокруг Николая и Константина, попавших, как ей все время казалось, в беду. Кто может спасти их? Только старший брат… Михаил Булгаков дал клятву матери, что он поедет на Кавказ и поможет братьям выбраться из «омута».

«Через несколько дней Михаил Афанасьевич с помощью капитана Корецкого получил нужные документы. В предписании киевского коменданта говорилось, что М. А. Булгаков, врач военного резерва, направляется для прохождения службы в распоряжение штаба Терского казачьего войска в город Пятигорск… Больше недели ушло, чтобы добраться до Пятигорска. Измученный теплушками, толпами спекулянтов и беженцев на всех станциях и вокзалах, стычками с комендантами и начальниками застав, которые вылавливали дезертиров, голодный, грязный, провисев, как репейник, на подножке вагона последние сутки, Булгаков, наконец, поздно вечером оказался в офицерской гостинице при пятигорской комендатуре» — так, по словам Д. Гиреева, Михаил Булгаков прибыл на Кавказ. (См.: Михаил Булгаков на берегах Терека. С. 27.)

Все, казалось бы, ясно. Но через три года, в 1983 году, в книге Лидии Яновской снова возникает все тот же вопрос: «…тогда, ранней осенью 1919 года, Булгаков выехал на белый юг — по мобилизации, при белых? Или, может быть, при советской власти, сам?»

Этот вопрос Л. Яновская задала Татьяне Николаевне. И вот ответ: «Ее глаза вспыхнули гневом. Вот уж чего не было! Конечно, он был мобилизован! Конечно, при деникинцах… Из Киева Булгаков выехал в Ростов-на-Дону. Там получил назначение в Грозный. Во Владикавказе дождался приезда жены, и в Грозный они отправились вместе».

Как видим, биографы Булгакова по-разному толкуют вроде бы простейший вопрос: как и когда М. А. Булгаков оказался на Кавказе.

По словам Л. Яновской, Татьяна Николаевна все время пребывания Булгакова на Кавказе была с ним вместе. Более того, и во время болезни его тифом она все время была с ним: «Он плавал в жестоком жару, чередовались недели беспамятства и просветлений, и несколько раз Татьяна Николаевна, боясь, что он до утра нс доживет, бежала за врачом в ночь, замирая от ужаса перед каждой тенью, которая могла оказаться вооруженным человеком… Был невероятно яркий, сухой и солнечный апрель. Булгаков неуверенно вышагивает с палочкой, голова после тифа обрита. Татьяна Николаевна, Тася, слева осторожно придерживает его за локоть…» (См.: Творческий путь Михаила Булгакова. С. 48–49,58—59.)

А между тем Д. Гиреев сообщает нам следующее: «Перепуганные Лариса Леонтьевна и Татьяна Павловна мечутся у постели больного. Их добрый приятель доктор Далгат каждый день навещает больного. Приносит нужные лекарства, делает уколы…» И только летом 1920 года приехала Татьяна Николаевна: «И еще потрясающая радость. Уже стемнело, когда раздался звонок в парадную дверь. На пороге стояла Татьяна Николаевна. Будто с неба свалилась. Измученная, худая, грязная, с мешочком, перевязанным веревкой, и маленьким узелком, в котором оказался кусок черствого хлеба, сухари, две луковицы и несколько огурцов. У Булгакова язык онемел. Долго еще не мог шевельнуться и слова сказать. Потом вскочил и, обнимая жену, засыпал вопросами…» (Д. Гиреев. Михаил Булгаков на берегах Терека. С. 99.)

Думаю, что со временем, когда будет восстановлена биографическая канва, удастся выяснить, выбегала ли Татьяна Николаевна в ночную тьму, «замирая от ужаса перед каждой тенью», или она приехала гораздо позднее, летом, и при виде ее Булгаков «онемел», потом «вскочил» и «засыпал вопросами». Конечно, это существенно.

От Татьяны Николаевны Булгаков узнал, что Константин — в Москве, Ивана забрали белые еще в декабре, о Николае ничего не известно, мать «все плачет».

Но это все происходило в 1920 году. А пока Булгаков, прибыв в Пятигорск, попросил, чтобы его направили в ту часть, где служил Николай Булгаков, в Третий Терской полк. В середине октября 1919 года он догнал свой полк. И все, что с ним происходило, запечатлено в «Необыкновенных приключениях доктора». Естественно, Булгаков представляет эти приключения как приключения доктора N, излагает их в форме записок самого доктора, исчезнувшего в неизвестном направлении. Но совершенно ясно, что эти записки, искренние и откровенные, точно и психологически глубоко, по горячим следам событий, передают собственные переживания Михаила Афанасьевича, своими глазами видевшего и испытавшего все те «приключения», которые якобы происходили с доктором N. И дело даже не в событиях, как бы исторически важны они ни были, а в тех мыслях и чувствах, драматических испытаниях и переживаниях, которые воспроизведены в этом автобиографическом повествовании. Военные приключения — не для Булгакова. Он столько всего насмотрелся, столько крови, тяжких ран, мучительных, нечеловеческих страданий, что душа его, переполненная доблестями мира, просто возопила: «За что ты гонишь меня, судьба? Почему я не родился сто лет тому назад? Или еще лучше: через сто лет. А еще лучше, если б я совсем не родился». Почему он, доктор, человек самой мирной профессии, должен куда-то уезжать из своего дома, ставшего таким привычным и родным, уезжать Бог знает куда в поисках неизвестно чего… Его не влекут приключения в духе Фенимора Купера, а тем более в духе Шерлока Холмса, его не интересуют выстрелы, погони, рукопашные схватки… «Моя любовь — зеленая лампа и книги в моем кабинете». Ему хочется писать, а судьба потащила его по военным дорогам, полным злодейской опасности и бесприютства. Почему его мобилизовала «пятая по счету власть»? Он никак не может разобраться в этой противоестественной «суматохе», когда нужно почему-то убегать, прятаться, скрываться, «висеть на заборе»… Если правдиво рассказать обо всем, что с ним приключилось, могут не поверить, могут сказать, что все это он «выдумал». Но «погасла зеленая лампа», вместо книг в своем кабинете он видит в бинокль «обреченные сакли», пожарища, скачущих чеченцев, преследующих их казаков, «лица казаков в трепетном свете» горящих ночью костров; вместо декораций оперы «Демон» он видит, как самделишные «отдельные дымки свиваются в одну тучу», как самые настоящие чеченцы, «у которых спалили пять аулов», скачут ему навстречу, в черкесках, с газырями, с винтовками и саблями… Оказалось, что это чеченцы, которые замирились с белой властью, и на этот раз все обошлось благополучно… А могло кончиться скверно. «Но с этой мыслью я уже помирился. Стараюсь внушить себе, что это я вижу сон. Длинный и скверный». «При чем здесь я?!» — тоскует Булгаков. В редкие минуты отдыха он заваливается на брезент, закутавшись в шинель, и смотрит «в бархатный купол с алмазными брызгами»…